marss2

Из реальных убийц не покаялся практически никто, а символическое коленопреклонение перед памятником погибшим варшавским евреям немецкого канцлера, ни сном ни духом неповинного в убийствах евреев, было воспринято как окончательное списание коллективного греха.
В Австрии же, где жил Визенталь, была популярна и вовсе непробиваемая отмазка: они сами были первыми жертвами Гитлера, и неважно, сколько народу его приветствовало, сколько служило в СС…
Впрочем, если не может быть коллективной вины, то не может быть и коллективного покаяния.
Его и не было.
А Визенталь, с документами в руках неустанно требовавший не только ритуальных жестов, но также арестов и судов, нажил множество влиятельных врагов среди истеблишмента «покаявшихся» немцев и австрийцев.
Ну, а какие-то простые ребята по-простому, по-фашистскому однажды подложили ему под дверь кастрюлю со взрывчаткой.
Однако Визенталь и на этот раз уцелел.
Тем не менее, своей принципиальностью он надоел даже Израилю, в котором справедливо усматривал главного союзника: он ссорил и еврейское государство с разными вип-персонами, напоминая об их нацистском прошлом.
В конце концов из Иерусалима израильским послам была разослана такая инструкция: «Визенталь известен как человек, до мозга костей преданный своему делу, но в то же время и как человек тщеславный, жаждущий известности, крикливый и неоднократно делавший заявления, которые не мог доказать».

Да, Визенталю не раз случалось печатно заявлять о преступлениях, которые подтвердить не удавалось, и о местопребывании преступников, которых там не оказывалось.
Но это в значительной степени происходило из-за бездействия официальных лиц, которых он справедливо рассчитывал расшевелить, расшевелив предварительно общественное мнение.
Смертельно обиженный Визенталь рассказывал в одном из частных писем, что когда он в шестидесятые годы приехал в Америку, нацистскими преступниками там никто не интересовался, и лишь евреи ежегодно отмечали день памяти погибших: «Именно я своими лекциями, статьями и телевизионными интервью сумел не дать угаснуть этому тлеющему костру совести. Когда Менгеле больше уже никого не интересовал, я часто передавал информацию, которую не мог проверить, в прессу, только для того, чтобы имя Менгеле не было забыто». Виновниками того, что Менгеле так и не был пойман, Сегев называет спецслужбы и правоохранительные органы Израиля, ФРГ и США, но главным образом равнодушие: «Менгеле не был найден потому, что никто не предпринимал серьезных усилий, чтобы его отыскать».

Визенталь и боролся с этим равнодушием единственным доступным ему методом — пиаром, невозможным без самопиара: людям нужен конкретный герой. И главная заслуга Визенталя, может быть, и заключается в том, что сочувствовать Холокосту стало, можно сказать, красиво: «Сочувствие к жертвам Холокоста укрепило представление многих американцев о себе как о носителях добра и надежды».
Люди не любят страдать, они любят утешаться, так было, есть и будет.
Мало кто согласен жить в трагическом мире, где нет ни утешения, ни справедливости, а есть лишь столкновения интересов.
Интересов далеко не только материальных, но ничуть не реже психологических — недаром история человечества есть в огромной степени история состязания грез.
Хотя и материальные интересы никто не отменял — Сегев набрасывает очень грустную картину грызни за право быть главными по Холокосту: клеветники договаривались даже до того, что приписывали Визенталю сотрудничество с гестапо.

«Но, судя по всему, зависть была взаимной.
Они соперничали за звание верховного авторитета, имевшего право говорить от имени погибших и выживших во время Холокоста и извлекать из него моральные и политические уроки.
Быть «главным авторитетом по Холокосту» означало иметь влияние, престиж, уважение и деньги».

Люди не те создания, которые способны бороться за справедливость, если понимать под нею нечто возвышающееся над человеческими интересами, они из всего постараются извлечь личную выгоду.
Это когда-то и заставило меня вложить в уста героя моего романа «Красный Сион» примерно такой монолог: «Я бы не казнил даже самых главных, тех — в Нюрнберге. Чтобы ни у кого не возникало иллюзий, будто за то, что они сделали, можно чем-то расплатиться. Особенно такими медяками, как их ничтожные жизни. Я хочу, чтобы не могло возникнуть даже мысли, что мука и гибель стольких людей как-то могут быть отомщены. Как-то могут быть искуплены. Пусть лучше люди живут с чувством, что жертвы были напрасными».

Визенталь пытался руководствоваться принципом «справедливость, а не месть», но говорить о восстановлении справедливости можно было бы лишь в том случае, если бы мы умели воскрешать мертвых.
А материальная и психологическая компенсация, выданная Ивану за муки и смерть Петра, никак не может считаться восстановлением справедливости.
Не только смерть, но даже и боль, даже унижение, причиненное человеку, меняют его личность необратимо, а потому не могут быть исправлены.

Если люди хорошенько поймут, что, начиная любую войну, они открывают шлюз целому океану несправедливостей, которые уже никогда и никаким образом не удастся исправить, может быть, они станут бороться за справедливость хотя бы чуть более сдержанно.

Том Сегев. «Симон Визенталь. Жизнь и легенды» (М., 2014)

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=496084864080003&id=100010354814297