Отречение царя
Когда произошла Февральская революция и вооружённая толпа захлестнула улицы, думские заговорщики поняли, что свергать царя надо немедленно. Генерал Брусилов вспоминал:
«Я ... был вызван к прямому проводу [генералом] Алексеевым, который сообщил мне, что образовавшееся Временное правительство ему объявило, что, в случае отказа Николая II отречься от престола, оно грозит прервать подвоз продовольствия и боевых припасов в армию (у нас же никаких запасов не было), поэтому Алексеев просил меня и всех главнокомандующих телеграфировать царю просьбу об отречении. Я ему ответил, что со своей стороны считаю эту меру необходимой и немедленно исполню. Родзянко тоже прислал мне срочную телеграмму такого же содержания... Я ответил Родзянко, что мой долг перед родиной и царём я выполняю до конца, и тогда же послал телеграмму царю, в которой просил его отказаться от престола…»
1 марта на совещании членов Временного комитета Государственной думы обсуждалось отречение царя. Монархист В. Шульгин позже рассказывал: «Нас было в это время неполный состав. Были Родзянко, Милюков, я, – остальных не помню... Но помню, что ни Керенского, ни Чхеидзе [то есть левых] не было. Мы были в своём кругу. И потому Гучков говорил совершенно свободно…»
А говорил он следующее: «...Видимо, нынешнему Государю царствовать больше нельзя... Высочайшее повеление от его лица – уже не повеление: его не исполнят... Если это так, то можем ли мы спокойно и безучастно дожидаться той минуты, когда весь этот революционный сброд начнёт сам искать выхода... И сам расправится с монархией...»
В ночь на 2 марта Гучков и Шульгин отправились вдвоём от лица Временного комитета Думы в штаб армии Северного фронта в Псков, где находился Николай.
Вот как монархист Шульгин объяснял самому себе, что он едет свергать царя: «Я отлично понимал, почему я еду. Я чувствовал, что отречение случится неизбежно, и чувствовал, что невозможно поставить Государя лицом к лицу с Чхеидзе... Отречение должно быть передано в руки монархистов и ради спасения монархии». То есть отречение императора лучшим выходом на момент Февраля считали даже монархисты.
Отношение думцев на тот момент к царю хорошо характеризуют слова одного из главных заговорщиков, Милюкова, сказанные им на заседании Думы на следующий день, 2 марта: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен».
С Николаем II к моменту приезда Гучкова и Шульгина уже говорил об отречении командующий Северным фронтом Рузский. Царю были показаны телеграммы главнокомандующих фронтами с просьбами об отречении.
Николай II заявил Гучкову и Шульгину, что он сначала принял решение отречься в пользу сына. Но, сознавая, что это потребует разлуки с ним, отрекается в пользу брата Михаила. Отрёкшегося царя 2 марта арестовал начальник его штаба генерал Алексеев.
На следующий день Михаил, после совещания с членами Думы, также подписал отречение. Родзянко вспоминал: «Великий князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо ... твёрдой вооружённой силы не имел за собой...»
Таким образом, заговор думцев и генералов, устроенный вроде бы для сохранения царствующей династии, привёл к полному свержению дома Романовых.
Реакция на свержение царя церкви и лидеров белого движения
Император настолько скомпрометировал себя, что в роковой для себя час не нашёл поддержки ни у церкви, ни у монархических организаций, ни у будущих лидеров белого движения, которых по какому-то недоразумению тоже записывают в верные монархисты.
Церковь отреагировала на отречение вполне лояльно.
9 марта Синод выпустил обращение, в котором Февральская революция характеризовалась словами «свершилась воля Божия». В обращении говорилось: «Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на её новом пути».
12 марта в храмах зачитали акты об отречении Романовых. Теперь перед рукоположением в сан священникам и дьяконам следовало произносить: «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство, впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания».
Приведём лишь некоторые высказывания высших церковнослужителей того времени.
Архиепископ Волынский Евлогий в своём послании к верующим говорил о том, что «русский царь был окружён... тесным кольцом безответственных и тёмных влияний».
Епископ Екатеринославский и Мариупольский Агапит заявил, что «тёмные силы толкали нашу родину к гибели», но что «Промысел Божий вверил судьбы России правительству из представителей народных в Государственной думе, которым прекрасно известны современные недуги и нужды нашего Отечества».
Архиепископ Пензенский Владимир сообщил в телеграмме одному из вождей революции и новому обер-прокурору Синода В.Н. Львову, что видит в его лице «зарю обновления церковной жизни».
Епископ Полоцкий Кирион призывал в проповеди: «Станем несокрушимой скалой вокруг Государственной думы...»
Епископ Полоцкий Кирион
Наконец, в своём воззвании к сопастырям епархии пастыри города Казани прославляли Государственную думу, которая «из горячей любви к родине» совершила «великий государственный переворот».
Что касается отношения к свержению царя лидеров белого движения, то генерал Корнилов лично арестовал 8 марта в Царском селе Александру Фёдоровну и остальных членов царской семьи.
Адмирал Колчак, по собственному рассказу, в числе первых присягнул Временному правительству и привёл к присяге своих подчинённых.
Что касается генерала Деникина, то он так охарактеризовал закат монархии: «Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство.
Врагом народа его считали все…»
Journal information