===========================
В контексте сказанного мы можем сформулировать гипотезу, что феномен Советской культуры имеет перспективу стать в будущем своего рода советским неоренессансом. Напомню, что в европейском Ренессансе (в отличие от античной культуры, где личность не имела колоссального и абсолютизированного значения) индивид как родовое существо, «выделившись» из понятия «Бог» как единственной и абсолютной субстанции бытия, сделал первый шаг в мир Культуры, чтобы уже в ней в полной мере обрести свою субъектность.
Соответственно, отсюда вытекает следующий тезис: Советская культура явилась таким феноменом идеального, которое нашло в себе выражение родовой сущности человека во всей ее полноте. Неслучайно в 20-е гг. замысел Культурной революции виделся в коренной перестройке всей системы духовного производства, суть которой сводилась не столько к системе распределения и потребления духовных ценностей, сколько к механизму их непосредственного формирования,
Именно такую идею несла в себе и Советская культура, ставшая измерением не только «должного», но и «сущего» в человеке.
Именно в этом смысле Советскую культуру по праву можно считать наследницей гуманизма Ренессанса.
Неслучайно искусство этих двух разных эпох — Ренессанса и Советской эпохи -востребовало общий для них героический и даже титанический, жизнеутверждающий образ Человека, явившийся нам в художественных образах, только в одном случае представленных в творениях Микеланджело, а в другом — скульптора В. Мухиной.
И эти образы в полной мере соответствовали представлениям одного из самых ярких представителей Ренессанса Леона-Баттиста Альберти о предназначении человека: «…Будь убежден, что человек рождается не для того, чтобы влачить печальное существование бездействия, а чтобы работать над великим и грандиозным делом» 11.
Говоря о взаимосвязи Ренессанса и Советской культуры, нельзя не заметить целый ряд общих черт
В Средневековье творчество «определялось как действие бога, который творит, т.е. как сотворение мира»
Для Ренессанса гуманизм стал прямым продолжением его тезиса о творческой силе Человека как универсального мира, равного богу.
Именно процесс становления индивида как субъекта — это то главное, что объединяет Ренессанс и Советскую эпоху. В обеих этих эпохах индивид осознает себя субъектом, только в первом случае субстанцией этой субъектностивыступала в первую очередь Культура, во втором — История.
Во-первых, специфика и буржуазно-демократической, и Октябрьской революций заключалась в том, что каждая из них объективно несла в себе пульс и потенцию социально-творческого преобразования прежнего мира, хотя и по-разному (отличаясь, причем существенно, характером, масштабом и содержанием предполагаемых преобразований).
Здесь можно вспомнить об отношении к каждой из этих революций русского поэта А. Блока, чуткого к гармонии не только Культуры, но Истории, и которого с полным правом можно назвать поэтом февраля Истории. Расценивая Февральскую революцию как крупномасштабное историческое событие 17, поэт, в отличие от большинства художников, сумел и в Октябрьской революции усмотреть потенциал социальной креативности, более того — противоречия его реализации.
Вот что он писал об этом в мае 1918 г. в своем неотправленном письме к 3. Гиппиус: «Не знаю (или знаю), почему Вы не увидели октябрьского величия за октябрьскими гримасами, которых было очень мало — могло быть во много раз больше.
А разве могло быть иначе, когда люди, которые веками не допускались к знанию, к праву самим решать главные вопросы своего жизненного обустройства, наконец-то начав свою практику, вместе с этим совершали и ошибки? Но и расплачиваться за это в первую очередь приходилось им самим» 18.
Безусловно, это высвобождение было не более, чем одной из тенденций в условиях советской системы, но тенденции реальной. В 20-е и 60-е гг. XX в. она непосредственно проявлялась в общественном сознании значительной части людей, которые и объективно являлись создателями нового мира, и субъективно чувствовали себя таковыми. В другие периоды эта тенденция затухала под давлением сталинщины или застоя. Во все периоды наряду с ней существовали, а в ряде случаев доминировали отношения отчуждения, подчиненности людей господствовавшей системе власти. Однако тенденция социального освобождения в советский период, как и тенденция культурного освобождения в эпоху Ренессанса стали наиболее значимыми реальными достижениями этих эпох, пробивавшими себе дорогу вопреки господствовавшим отношениям отчуждения.
Во-вторых, нужно иметь в виду, что эти импульс и потенция общественного преобразования в разные периоды развития советской истории реализовывались в разной мере (в 20-е и 60-е гг. в большей степени, в остальные меньше), но всегда крайне противоречиво, в столкновении с силами государственно-бюрократического отчуждения. Например, если в 20-е гг. революционные массы создавали новые общественные отношения в области культуры (масса самодеятельных художественных студий, театров, клубов и т.д. — одно из свидетельств этого), то уже в 30-е гг. творческая энергия процессов общественного преобразования из сферы социальной политики и культуры вытеснялась в область материального производства (движение стахановцев, энтузиазм строителей первых пятилеток, которые со временем тоже стали покрываться «ржавчиной» бюрократизма).
Если нельзя быть героем или субъектом Истории в реальности, то тогда, хотя бы в идеальной форме, через кино, через сопереживание главному герою можно было почувствовать себя таковым. И здесь кино не только как искусство, но и как особая область культуры предоставляла индивиду такую возможность во всем богатстве субъект-субъектных отношений (художник — зритель, зритель — зритель, художник — художник).
Кстати, из этих интенций возник и такой особый феномен советского кино, как «пересказы фильмов», когда зритель каждый на свой лад пересказывал друг другу содержание недавно увиденного фильма. Понятно, что это делалось не для того, чтобы поделиться кино-историей, она была многим хорошо известна, а для того, чтобы заново пере-чувствоватъ увиденное, пере-участвовать в нем, одним словом, пере-житъ увиденное как события своей личной жизни. Говоря иначе, данный феномен был формой зрительской реконструкции кино, которая позволяла индивиду пережить свою субъектность уже не в тиши кинозала, а публично, как акт некого культурного откровения или катарсиса.
Это отчасти объясняет одну из феноменологических тайн советского кино, «на которое шли» не столько для того, чтобы смотреть фильм о войне с фашистами, сколько, чтобы воевать с ними, не столько, чтобы смотреть фильм о любви, сколько, чтобы любить. Индивид «в кино шел», чтобы не столько «смотреть», сколько совершать поступки в Культуре и Истории.
Одним словом, советское кино в период застоя было той формой идеального, через которую индивид пытался восполнить экзистенциональную недостаточность своей субъектности, причем, что очень важно, в личностной форме.
Journal information