Сейчас обстоятельства жизни перевешивают буквы, и о писателе Нагибине молодой человек если и имеет представление, то то, что этот писатель вдруг обнаружил в постели своей жены-поэтессы каких-то женщин, и, судя по виду, они в тот вечер больше не читали.
Меж тем, он был настоящий писатель, и то, что он имел барские замашки, ничуть не мешало этому образу (да и самому слогу). Его хорошо сравнить с писателем Толстым – Алексеем Николаевичем, конечно.
Писатель Нагибин, правда, не тяготел к большой романной форме, но сценариев написал всяко больше, чем Алексей Толстой.
Но, главное, он унаследовал место благополучного писателя. То есть, такого писателя, который не голодает, да и знает толк в красивой жизни, описывая её талантливо и умело.
Придраться к слогу обоих писателей довольно сложно, а уж в нынешние времена их можно взять за образец русского языка.
Впрочем, писатель Нагибин вовсе не всегда имел достаток, а сначала бился за хлеб насущный газетным трудом.
По этому поводу есть рассказ «Над пропастью во лжи» (название дурное, я понимаю), где он пишет как бы о себе.
Вообще, в последних своих рассказах и повестях он всегда пишет как бы о себе – и не поймёшь, дневник ли тут сошёлся с прозой, проживает ли человек какой-то непрожитый эпизод, рассказывая его, как совершившийся, или, наоборот, решил исповедоваться.
Так вот, этот рассказ специально снабжён определением «быль» и посвящён выборам 1952 года.
Героё его, молодой человек лет тридцати, как и сам Нагибин в то время, живёт, или как сказали бы тогда милицейские люди, сожительствует, с женщиной. В силу ряда обстоятельств брак их невозможен, и не сказать даже, что он любит эту женщину.
Кроме неё у героя есть несколько подруг, которые перечисляются цинично и безжалостно, со всей циничностью и безжалостностью тридцатилетнего человека.
Они понемногу обрастают бытом, причём шкафы куплены на статьи и очерки о выборах в Верховный Совет, выборы судей и народных заседателей делают героя владельцем кресла и чешской люстры, и вот наступают новые выборы – чтобы помочь своему любимому, женщина ездит на Сталинский избирательный участок, где, видимо, пока голосуют откреплённые, и привозит герою новости в блокноте.
«Грузинский полковник похитил самолет, чтобы проголосовать за Сталина в Сталинском избирательном участке…
Группа прокаженных из Северокавказского лепрозория прислала своих представителей с ходатайством позволить им отдать свои голоса товарищу Сталину… Парализованная старуха приползла из Лопасни и свалилась замертво на пороге Сталинского избирательного участка. "Я хочу проголосовать за нашего Отца родного", - были первые слова старушки, когда усилиями "замечательных мастеров здоровья" с медпункта Сталинского избирательного участка она была приведена в сознание. Слепцы, глухонемые, раковые и легочные больные, многие месяцы прикованные к постели, стекались к Сталинскому избирательному участку, как увечные к Лурдской Божьей матери» - ну и тому подобное дальше.
Но в какой-то момент он догадывается, что женщина, может, вовсе и не ездит на избирательный участок, а ездит в какое-то другое место.
Наконец, в «Литературной газете» ему предлагают написать новеллу о голосовании в поезде и уже выписывают командировку и билеты.
Он придумывает сюжет сходу – два заклятых врага, два инженера голосуют в поезде, и тут же примиряются, потому что…
Да, в общем, понятно, почему.
В самый последний момент его вызывает редактор и, держа гранки новеллы, спрашивает: как же так, вы были на Сталинском избирательном участке, и одновременно в поезде – герой думает: «Если я ему скажу, что и на избирательном участке я тоже не был, то это вряд ли принесёт ему утешение». Он начинает объяснять, что беседовал и инженерами, и объяснил им, что сегодня великий день, и инженеры согласились, и по всему было видно, что они помирятся: «Я говорил все это тихо, вкрадчиво, мягко, так, верно, говорят с полупомешанным, которому еще можно внушить несколько простейших разумных мыслей.
- Я понимаю, - он вздохнул и понурил голову, - но все равно вы придумали их примирение.
- Вы ждали от меня новеллу, а не очерк. Новелла же предполагает известную дозу выдумки. - Теперь я в полной мере отдавал должное Лелиной предусмотрительности, обеспечившей мне точку опоры в этом споре.
- Я говорил о документальной новелле, о подлинном случае, которому вы придадите изящную новеллистическую форму. Нам нужна правда, а не вымысел…
“Спокойно, спокойно!.. - сказал я себе и своему гулко забившемуся сердцу. - Что он городит?.. Неужели он хоть на миг полагал, что слащаво-фальшивый бред, который я ему принёс, имеет жизненное подобие? Какое же у него представление о мире, о людях?.. Чего доброго, он и мои соцземовские очерки принимает за подлинное и неприкрашенное отражение действительности?..”
Я даже вспотел. А что, если кому-нибудь взбредет в башку проверить на жизнь мою писанину? Да нет, чепуха, он просто рехнулся, этот старый армянин с черными подглазьями. Иначе, как можно так грубо нарушать правила игры?..
И тут меня точно обухом по голове: а вдруг и редактор соцзема принимал за чистую монету грузинского летчика, похитившего самолет, прокаженных с Кавказских гор, старух поползней, лилипутов и прочую нечисть, стремящуюся проголосовать за Сталина? А я-то сам, был ли я на все сто процентов уверен, что Лелины “факты” - плод её необузданного воображения? А коли так, значит, я полагал, что какое-то соответствие жизни есть в её материалах».
Вот этим недоумением (ну ещё и страхом) кончается рассказ.
Но дело тут в том именно недоумении, которое мне, не заставшему выборы 1952 года, а заставшему прочие выборы семидесятых и восьмидесятых, было совершенно понятно.
===============
писатель пишет, что видит. Тот же Довлатов - 50 на 50 правда и выдумка.
Я в школьном возрасте читала его дневники, наверняка половины не поняла тогда, но фразу "В детстве я считал, что хуже оперы может быть только балет" вовсю использовала, чтобы отмазаться от насильного культурного просвещения оперой. Нагибин-то дальше писал, как оперу полюбил.
он такой Алексей Толстой, опоздавший к лету. Более того, жил бы он в XIX веке, то был бы из него какой-нибудь Тургенев. Прчём техника у него совершенная, почти манипулятивная - у него есть рассказ про двоих попутчиков, что плывут на Соловки, в повествование вламывается сон одного из двоих, засыпание в душном пространстве корабельной каюты. Потом он видит, как умащивается сосед на узкой койке, закрывает глаза и меняется лицо засыпающего человека, оно начинает течь. В общем, у него очень верное чувство языка. Наверное, поэтому он не написал роман - было сложно бы выдерживать в догом повествовании.
Ну у него там много что было наворочено. Я вообще с трудом представляю, что у него в голове вертелось. Всех отчимов посадили-убили. Полжизни думал, что еврей, а когда стало нестрашно, оказалось, что не еврей, притом в самом начале тем, что еврей, спасали ои более страшного. Ну и тому подобное.
Ну там интересно ещё от того, что герой -эгоист и не стесняется. У него там есть крик души "Ну, кому мешало моё желание поесть венских колбасок!" - когда его в Австрию не пустили.
Я тут писал рассказ для одного толстого журнала. Там подразумевалось, что это будет совместный номер с китайцами. Сходил даже на два довольно скучных мероприятия с этими китайцами, а в итоге в Пекин поехали другие люди. Тут хороший повод для самоанализа - нужно в себе это ощущение "недодали" истреблять.
Нет, рассказ-то хороший, я из него может, что-то побольше сделаю. Но сам образ просителя перед могучей силой можно на себя не примерять.
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=10210417025053033&id=1565740974
Journal information