Это написано на первой странице «Семнадцати мгновений весны». Штирлиц вспоминает, как его дед приманивал синиц.
Звукоподражание – отдельный и сложный предмет. Передача его на письме специфична. Синичий посвист передается таким образом только еще в одном произведении русской литературы. Это «Голубая чашка» Гайдара.
Отсыл к романтико-патриотическому рассказу можно считать сознательным или бессознательным – но трудно списать на случайное совпадение.
Романтик и патриот Юлиан Семенов двигался по той же дороге.
Второе совпадение уменьшает возможность случайности. «Балки солнечного света», – пишет Семенов в другом месте. Этот редкий оборот также встречается у предшественников, и также только в одном месте. В «Бегущей по волнам» Александре Грина. Чистый приподнятый романтизм.
Романтическая, литературная условность книги о разведчике и войне заявлена сразу. Посвященному указывается на многослойность и многозначность текста. Непосвященный проскальзывает незамеченные намеки без помех, они не мешают существованию и восприятию лицевого уровня.
В первой же фразе «боевика» в саду поет соловей. Соловьев в литературе мириады, и символика их общеизучена.
Желающий может вспомнить и тех, которые «соловьи, не тревожьте солдат» – когда-то песню помнили все.
Книга не так проста и однозначна, как может показаться массовому читателю.
Фабулой дело не ограничивается.
«По-настоящему» она начинается с десятой страницы фразой: «Штирлиц убил Клауса выстрелом в висок». Штирлиц не тот, за кого мы его вначале принимали. Повествование расслаивается. Все интереснее, сложнее и богаче, чем мы было подумали.
90-е годы показали нам, что такое «чистый боевик», автор которого обычно малограмотен, а философских аллюзий не обнаружишь даже посредством буровой установки. В «Семнадцати мгновениях» кассета смысловых пластов смещена и развернута, как карточная колода смещает ровный край, являя возможность развернуться в веер.
В советской традиции методом изображения фашиста был шарж. Фашист был мерзок, глуп, труслив, жесток и нечистоплотен. Человеческие черты у плоского персонажа отсутствовали. Показ его был «пятиминуткой ненависти».
В 1965-м году вышел неожиданный по методу фильм Ромма «Обыкновенный фашизм».
Кипящие слюни сменились печальной интеллигентной издевкой.
«Они» больше не были ужасными и агрессивными, и только.
В их человеческих слабостях и глупостях, часто смешных, проглянули человеческие черты.
«Семнадцать мгновений» восходят к этому прогремевшему фильму. И идут дальше.
И бонзы III Рейха, и его рядовые обитатели предстают нормальными людьми со своей трудной и невеселой жизнью.
Да все они – скорее положительные герои, чем отрицательные. Они умны и трудолюбивы, они устают и еле сводят концы с концами, они несчастливы в семейной жизни и страдают от неблагодарности и зависти окружающих по работе.
Они человечны, отзывчивы, любят родину и выполняют свой долг в невыносимо трудных условиях.
Тональность книги – сочувствующая, понимающая, а не обличающая.
Правда, они устроили Мировую Войну и пролили моря крови.
Но это остается за скобками, это просто жизнь такая, работа такая.
А сейчас они стоят на краю гибели – оставаясь мужественными и стойкими.
Это взгляд изнутри – глазами и сердцем человека, который сросся со шкурой одного из них. Это естественно и честно, это правда.
(Когда германский посол в Японии Отт приехал в тюрьму к своему арестованному другу Зорге – помочь, выручить, выяснить, что обвинения – неправда, и услышал, что тот действительно работал, на СССР – они не перестали быть приятелями и видеть друг в друге людей. Просто – работа такая…)
Книга Семенова стала вехой и ступенью в русской (советской) литературе о Войне. И более, чем он сам планировал и предполагал.
Русские восприняли и ощутили невольную ли, вытекающую ли из авторского подхода к материалу, симпатию к немцам III Рейха.
А потом был сериал, заслонивший книгу.
И Штирлиц-Тихонов вошел в каждый дом и поселился в каждой голове И стал фольклорным героем.
Что еще примечательнее – вторым любимым героем советского народа стал гестапо-Мюллер.
Папа Мюллер в исполнении Броневого, звездный час артиста.
Умен, тонок, ироничен – железный кулак в бархатной перчатке.
Ах с любовью сыгран!
Эстетика СС в советском кинематографе была доведена до совершенства. Подогнанная лучшими портными форма, хорошие фигуры и профессиональная пластика актеров, жестокая непреклонность и стоицизм солдата.
Таким героям хотелось подражать.
Внутренне изнуренный и осатаневший от тотальной советской лжи и всеохватного приказного патриотизма, советский зритель симпатизировал обер-эсэсманам.
Во-вторых, известные и хорошие актеры играли интересных и незаурядных людей.
А во-первых – из чувства протеста.
Любовь к бригадефюрерам была актом свободы выбора.
(В глубине души мы всегда уважали III Рейх, потому что сила – любая – всегда внушает уважение; и солдаты они были хорошие, и воровства в своей стране не было, и порядок и исполнительность на высоте – это у нас передавали десятилетия изустно.)
Женщины лучше мужчин знают, что негодяй привлекательнее положительного героя.
И если режиссера не прессует цензура – отрицательный герой перспективнее положительного, актеру есть где развернуться.
Он свободен в полном диапазоне – негодяю не возбраняется быть в чем-то храбрым и благородным, его образ полнее и богаче. Актеры в сериале «оттянулись по полной», сыграв в полную силу.
А еще, а еще… о…
В симпатии к сильному, стройному, храброму «кинофашисту» мы измещаем подсознательный страх оказаться его жертвой и для того ненадолго и «понарошке» отождествляем себя с ним.
И это «кинозрительское» отождествление ненадолго и тоже как бы «понарошке» «освобождает нас от химеры, именуемой совестью», и подсознание выпускает в клапана излишки агрессивной энергии.
И «белокурая бестия» вылезает наружу и расправляет затекшие члены.
Нам не так, собственно, важно, что Штирлиц – наш разведчик. Этим лишь залегендирована и легитимизирована его положительность.
Хватит и того, что он – герой, который борется один против всех за что-то хорошее (в сериале размыто, за что именно он борется, в общем – «за нашу победу!»).
Если быть абсолютно откровенным и не заботиться о последствиях своих слов – телесериал «Семнадцать мгновений весны» идеологически вреден.
В том плане, что вселяет симпатии к фигурам и отношениям германского национал-социализма.
И здесь ловишь себя на вздохе, что Честная рецензия иногда похожа на донос…
Феномен Мюллера-Броневого никак не был осмыслен критикой.
А мы имеем героя скорее положительного, нежели отрицательного, с огромным обаянием и диапазоном разнообразных поступков.
Остроумен, находчив, циничен, тонок.
Война-то за тридцать лет (прошедших до выхода фильма) несколько стерлась и подзабылась, а от советизма зритель уже озверел и над официальными идеалами издевался.
Мюллер был отчасти выражением этой издевки – род вошедшего в моду и обиход черного юмора.
Чудный гестаповец, ха-ха-ха!
…На деле – смотрите фотографии и кинохроники – они были куда непривлекательнее, грубее, приземленнее.
Этот мир – создан писателем и сценаристом Юлианом Семеновым.
И создан не про них – про нас.
Нормальные люди в нормальных отношениях нормальной жизни.
Плюс романтика «про войну и про разведку».
Плюс на отвлеченном материале «не здесь и не сейчас».
А то, что они – эсэсовцы, дополнительно щекочет.
И романтическая пожизненная любовь и верность. И сын, избравший ту же дорогу.
И густо данные реалистические детали военного Берлина, дух обыденной жизни чужой, неизвестной, враждебной страны.
Зачем Штирлиц читает себе Пастернака и собирается цитировать, и пишет, переводя на французский? Что за культурологические эксцессы профессионального офицера разведки?
Зачем поминает то Гоголя, то Достоевского, а то Шолом-Алейхема?
Да не Штирлиц их поминает – Семенов поминает.
Образование девать некуда. Культура пропадает.
Он же не Василий Ардаматский, не Вадим Кожевников, он из другой корзинки и другого калибра.
При чем здесь Марика Рок и Глен Миллер?
Только штрихи времени?
Э нет. Действие посажено в культурную среду.
В густой культурный контекст, вне которого нет ни истории, ни литературы. Книжки «про войну и про разведку» прекрасно без всего этого обходятся. А здесь – сознательное стремление укоренить книгу в культурную почву.
Эпизодические характеры книги – именно характеры. Плоских служебных персонажей, проходных теней здесь нет. И девятнадцатилетняя черноволосая саксонка с синими глазами, и туберкулезный прилежный Шуцман, и грубый Готлиб – не просто даны скупым чистым резцом, но «прогреты»: каждый не похож на других, имеет то самое «лица необщее выражение». Знал Семенов школы Мериме и Чехова.
И он умел писать. Со словом там было все в порядке.
Он никогда не проходил по ведомству «большой литературы», «литературы вообще».
Этикетка на лоб, бирка на большой палец ноги: ограничение по жанру.
Детективщик, «автор военной темы», «книг про советских разведчиков» и тому подобная диспетчеризация. Обычное дело.
Но время и читатель – тоже неплохие критики.
Книга начинается со звука и воздуха. «Воздух был студеным, голубоватым, и, хотя тона кругом были весенние, февральские, осторожные, снег еще лежал плотный и без той внутренней, робкой синевы, которая всегда предшествует ночному таянию». Вторая фраза. Это не бунинская школа?
А вот конец.
Вы не помните, герой какого знаменитого романа XX века лежит перед последним боем на лесной земле, ощущая усыпавшую ее хвою? Его звали Роберт Джордан.
«Он вошел в хвойный лес и сел на землю. Здесь пробивалась робкая ярко-зеленая первая травка.
Штирлиц осторожно погладил землю рукой. Он долго сидел на земле и гладил ее руками.»
…Вот несколько слов о большом писателе Юлиане Семенове, которые я так и не собрался сказать при его жизни. Ладно. Хорошая книга и так живет…
http://rulibs.com/ru_zar/prose_contemporary/veller/2/j22.html
Journal information