В действительности проблемы с глазами Эрнест получил не на ринге, а по наследству от матери. Обладая неплохим голосом, Грейс Хемингуэй даже мечтала поступить на оперную сцену, но не была принята, поскольку из-за сильной близорукости без очков практически не могла сделать и шага. «Профессиональный бокс» сводился к тому, что Эрнест приглашал одноклассников к себе и они, спустившись в подвал дома, надевали перчатки и боксировали совсем как взрослые
.
Папа Хем был большим сердцеедом и оттого так часто женился.
Обладая вне сомнения привлекательной внешностью, он больше фантазировал на интимные темы, нежели флиртовал. Его «донжуанский список» был весьма скромным и по сути дела ему вполне достаточно было любви в пределах законных браков, в кои Хемингуэй вступал четыре раза. Трижды женщины по сути дела женили его на себе и он в конце концов уходил из семьи. Мэри, четвертая жена, оказалась по-настоящему преданной писателю не только при жизни, но и после его трагической смерти. Разумеется, как у всех нормальных мужчин у него были увлечения --- в молодости с женщинами старше его, в зрелом возрасте с юными леди, от которых не требовалось быть красавицами. Застенчивость у него внезапно сменялась безудержным хвастовством. Сентиментальный великан ростом 180 см и 45-м размером обуви мог прослезиться над какой-нибудь трогательной историей, но потом вдруг впадал в необъяснимую ярость и в этих приступах (особенно в пьяном угаре) раздавал женщинам пощечины или, как свидетельствуют очевидцы, связывал их.
Хемингуэй был журналистом в Первую мировую войну, участвовал в боевых действиях, был тяжело ранен и получил из рук итальянского короля серебряную медаль за доблесть и военный крест за проявленное мужество.
Из-за близорукости Хемингуэй был призван в медицинские войска, где служил санитаром и во время ночного артобстрела был контужен и ранен мелкими осколками разорвавшейся австрийской мины, а потом ранен в правую ногу пулей из пулемета. Он не помнил, как добрался до медпункта и при этом притащил на спине раненого пехотинца. На ногах своих он насчитал потом 227 шрамов от шрапнели, но менее чем через год, вернувшись в родные края, он оправился от ран настолько, что смог совершить турпоход на рыбалку. Итальянский монарх наградил молодого американца в знак признательности к стране, пославшей Эрнеста в далекую Европу, и лично к самому санитару, пострадавшему от шрапнельного снаряда. Обстоятельства своего ранения Хемингуэй довольно точно описал в романе «Прощай, оружие», где присочинил любовную историю между пациентом и медсестрой военного госпиталя. На самом деле отношения с медсестрой, по мнению биографа Хемингуэя Карлоса Бейкера, были вполне платоническими.
В продолжающейся по сей день «холодной войне» одни хотели бы видеть в Хемингуэе чуть ли не большевика, другие приписывают ему какой-то пещерный антикоммунизм.
На самом деле Эрнест Хемингуэй всегда был воплощением последовательного и принципиального центризма, позволявшего ему избежать многих идеологических ловушек ХХ века, вставать над схваткой и в качестве писателя давать объективную картину действительности. Став свидетелем двух мировых воин, он, как и большинство творческих гигантов, не питал никаких иллюзий ни по поводу четырехлетней империалистической бойни, ни по поводу фашизма (за которым следил с времен Муссолини), ни по поводу гитлеровского «нового порядка». Обличению «третьего рейха» и его пособников Хемингуэй посвятил целый ряд публичных выступлений и статей, но при этом сохранил идейную и организационную независимость. Известно, как он высоко ценил Льва Толстого («настоящего мужчину, которым он был и в окопах фронтового Севастополя, и в постели»), Ивана Тургенева («с которым всегда было приятно и поучительно ходить на охоту по русским лесам и полям»), Антону Чехову, научившего Хемингуэя искусству "моментального" пейзажа и мастерству подтекста. При этом Хемингуэй, умевший и любивший путешествовать, за шесть десятков лет так и не собрался на родину своих русских литературных кумиров и духовных учителей. Более того, узнав о травле Бориса Пастернака в СССР, Хемингуэй послал собрату по перу телеграмму, в которой приглашал опального поэта на время выезда на Запад погостить в его доме «так долго, как это может понадобиться». «Лучшее правительство, --- считал Хемингуэй, --- это то, которое правит меньше всего». В одном из самых точных психологических портретов Хемингуэя сказано: «Он ненавидел тиранию, бюрократию, налоги, пропаганду, краснобаев».
Во время гражданской войны в Испании Хемингуэй был не просто репортером ряда американских СМИ, но и ангажированным участником на
стороне республиканцев.
Хемингуэй, не скрывавший своих симпатий к республиканскому правительству и воинам-интернационалистам, не мог не видеть кровавых эксцессов, неизбежных в любой гражданской войне, которая нигде не происходит в «белых перчатках». Поэтому с одной стороны, правые круги на родине писателя обвиняли его в «красноте», спецслужбы собирали досье, а некоторые коллеги травили за отсутствие патриотизма. В то же время роман «По ком звонит колокол» правдиво показал не только жестокости франкистов, но и расправы республиканцев со священниками. Благодаря протестам жившей в СССР Долорес Ибаррури, возглавлявшей в эмиграции испанскую компартию, и противодействию блюстителей идеологической «чистоты», роман находился под многолетним советским запретом.
В Испании Хемингуэй сначала невзлюбил советского литератора и журналиста Илью Эренбурга. Хемингуэю показалось, что Эренбург --- циник. В действительности Эренбург его спросил: «Господин Хемингуэй, вы свои очерки отсылаете телеграфом?». Хемингуэй обиделся, потому что его все критиковали за изобретенный им «телеграфный стиль».
Журналист Хемингуэй еще с 20-х годов, пользовался телеграфом для срочной связи с редакциями газет и в этом не было ничего экстраординарного. Не станет же сегодняшний корреспондент бросаться с кулаками на собеседника за то, что тот задает вопрос: «А вы свои материалы отсылаете по электронной почте?". Наш репортер спросил Хемингуэя: «А вы все пишете новости?». Не слишком сильный в нюансах французского языка, Хемингуэй воспринял вполне невинный вопрос Эренбурга за издевку: «А вы все пописываете романы?». Французское nouvelles он перепутал с английским nоvels. Кстати, лаконичный стиль письма это все лишь профессиональный прием, можно сказать, авторский бренд, но уж никак не «новый жанр литературы». Еще в 1922 году Хемингуэя похвалили за экономичное построение литературных фраз. Будущий Нобелевский лауреат огрызнулся: «Тогда уж читайте лучше сообщения телеграфных агентств. Разве они не прекрасны?». Насчет того, что Хемингуэй изобрел «телеграфный стиль», --- большая натяжка. Вспомним Маяковского: «Я --- поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном --- только если это отстоялось словом…». Чем не "телеграфный стиль"?
Героиню романа «По ком звонит колокол» Хемингуэй «списал» с известной голливудской актрисы Ингрид Бергман, которая сыграла роль Марии в одноименном фильме.
Это все равно, что сказать: «Нобелевский лауреат Михаил Александрович Шолохов образ Аксиньи для своего всемирно известного романа «Тихий Дон» скопировал с замечательной актрисы Элины Быстрицкой».
«Он участвовал во Второй мировой войне самым активным образом. На Кубе на своей шхуне «Пилар» он выслеживал следы немецких подводных лодок». «В 1944 году он высаживался с разведчиками в Нормандии, был членом французского Сопротивления, воевал вместе с партизанами маки».
Антифашист и настоящий демократ Хемингуэй только страдает от повторения подобных древних баек. Действительно, он создал в Гаване нечто вроде своей «резидентуры», вступал в контакты с военно-морским атташе США, писал какие-то отчеты и, вне сомнения, выходил в море, чтобы патрулировать близлежащую акваторию и пытаться обнаружить вражеские субмарины. Имеется даже фото, на котором Папа Хем получает воинскую «Бронзовую медаль» от кубинского правительства. Позднее диктатор Батиста вручил писателю орден. Но… Остается один маленький, но весьма существенный вопрос. Если бы все эти интенсивные конспирации и обсервации принесли бы хотя бы какой-то реальный результат (а тем более привели бы к обнаружению и уничтожению подлодок противника) стал бы владелец виллы Финка Вихия хранить полное молчание по столь драматическому поводу? Рисковал ли Хемингуэй, пытаясь одними глазами (без специальных приборов!) зарегистрировать вражеский перископ, а потом каким-то неведомым способом добиться ликвидации противника? Вопрос риторический, при том, что нацистские подлодки, конечно же, шастали к берегам Нового Света всю войну --- и особенно под занавес ее.
Репортер Хемингуэй во Франции не раз попадал под обстрелы, но в целом военное начальство делало все, чтобы не подвергать опасности жизнь знаменитого литератора и успешного голливудского сценариста. Конечно, можно фантазировать до посинения, но реально ( с другой стороны, почти мистически) Хемингуэй во Франции дважды счастливо избежал смерти. При этом он не придал особого значения двум этим эпизодам и рассказали о них (и то уже после трагической кончины писателя) его друзья-офицеры, в том числе один генерал.
Для своего оперативного обслуживания Хемингуэй, передвигаясь вслед за наступающей армией, действительно создал собственную группу связников, которые узнавали, где находится враг и безопасно ли проехать по тому или иному маршруту. Был у него и собственный переводчик-француз. Но в Париж они все въезжали с полным комфортом на собственном джипе и первым делом отправились, как водится, в ресторан отмечать это знаменательное событие. В течение последующих десятилетий отель, разумеется, торжественно отмечал факт своего освобождения «боевой группой Хемингуэя», а корреспондент московских «Известий» (уже в 80-е годы!) с восторгом описал открытие мемориальной доски, поведав читателям, как легендарный писатель и французские партизаны-маки «вместе выбивали из гостиницы озверевших эсэсовцев». Газетная бумага все терпит, равно как и радио- и телеэфиры. Никаким комбатантом, то бишь, участником боевых действий, Хемингуэй во Франции не был.
Хемингуэй ради саморекламы и безудержного пиара готов был на любые экстравагантные и порой даже агрессивные выступления.
От природы это был скорее застенчивый человек, который стеснялся публичности, своих ботинок самого большого размера, своей близорукости и прочих проявлений «слабости», которые никак не вписывались в образ мужественного бородача или, как сейчас модно говорить, мачо. В минуты волнения он иногда начинал даже немного заикаться, по-детски произнося звуки «л» и «р». Блестяще владел приемами высокообразованной устной речи. Но мог и без предупреждения использовать four-letter words, то бишь, матерные слова. Сентиментальность у него сочеталась с брутальностью, в лучшем случае, с не очень казистой практичностью. Избив нетрезвого наглеца, который лез к нему в дом, Хемингуэй вызвал такси и дал шоферу денег, чтобы тот отвез избитого хулигана в какой-нибудь гаванский бордель, где о нем позаботятся. Как принято в Америке, Хемингуэй свою старенькую маму поместил в дом для престарелых, а когда она проявила неосторожность при контактах с репортерами, строго-настрого предупредил, что перестанет оплачивать ее пребывание в богадельне, если она впредь хотя бы раз откроет рот. Мать никому из газетчиков больше вообще ничего не говорила.
Прибыв на Кубу после блестящей победы кастровской революции, Хемингуэй в аэропорту заявил журналистам, что поздравляет всех с победой «первого честного правительства страны». И добавил: «Я --- кубинец», после чего поцеловал краешек кубинского национального флага. Когда опешившие и застигнутые врасплох репортеры попросили Папу Хема повторить поцелуй, он презрительно отказался. Скажите, очень это похоже на нынешних позеров, жаждущих стать ньюсмейкерами ценой любого пресмыкательства и унижения?
Н.С. Хрущев, выступая на тему всеобщего и полного ядерного разоружения, вспомнил про преждевременную смерть великого американца: «Вон писатель Хемингуэй был бывалым охотником, воевал на фронте, а погиб у себя дома, стал жертвой неосторожного обращения с собственным ружьем».
Версию о случайном выстреле при чистке оружия пустили в обращение родные и близкие писателя. Однако деликатная придумка о случайном выстреле продержалась недолго, рухнув под натиском охотников за сенсациями. Биограф Хемингуэя д-р искусствоведения Карлос Бейкер, восстановивший по дням, часам и минутам обстоятельства драмы, сообщил, что Хемингуэй ушел из жизни после нескольких драматических попыток. Он хватался за ружье, которое в конце концов от него спрятали. Когда его везли на небольшом самолете в психиатрическую лечебницу, он делал попытку выброситься из кабины. Во время промежуточной посадки он убежал в технический ангар, где искал оружие, приговаривая: «У техников всегда в ящике лежит револьвер». Еще он пытался встать под вращающийся винт только что приземлившегося самолета…
Проводившееся в глубокой тайне от публики и прессы лечение у психиатров, кажется, дало свои результаты. Однако внешне поправившийся писатель, привыкший работать каждый день, все чаще обнаруживал быстрое угасание не только творческих, физических, но и интеллектуальных сил. Когда-то в Европе он, услышав один раз получасовое выступление важного участника международной конференции, мог потом точно и без труда воспроизвести текст по памяти. Уже в очень зрелом возрасте на прогулке Хемингуэй объяснял спутнику повадки местных птиц, без труда перечислив и описав десятки пернатых обитателей леса.
Он в жизни побеждал и многое, и многих, и вдруг разом все рухнуло. Жена Мэри как-то обнаружила его у рабочей конторки. Писатель плакал, а у ног его были разбросаны скомканные или разорванные листки бумаги. Президент Джон Кеннеди приглашал супругов на свою инаугурацию, надо было вежливо и достойно отказаться от поездки в Вашингтон по состоянию здоровья, а он, Нобелевский лауреат по литературе, мировая фигура, никак не мог написать простенькое письмо размером в полстраницы.
Сознание творческого и человеческого бессилия оказалось непереносимым для великого автора. Снова сказалась и наследственность --- отец писателя тоже застрелился, причем без особых видимых причин, по поводу чего Хемингуэй говорил: «Он сделал все правильно, но слишком рано».
Еще во времена своей европейской молодости, когда Хемингуэй много путешествовал, вел по необходимости вполне аскетический образ жизни и катался на лыжах в Швейцарии, он впервые открыто и подробно обсуждал различные способы самоубийства, придя к выводу, что застрелить себя --- лучше всего. К теме добровольного ухода из жизни он периодически возвращался и позднее.
Именно так он и поступил, обманув бдительность жены и друзей, прокравшись июльским ранним утром в подвал своего дома и приставив ко лбу стволы любимого ружья марки «Босс». Хемингуэй, как и предсказывал, «ушел со вспышкой света».
https://zen.yandex.ru/media/id/5b124ed9380d8f4b53e8224c/11-mifov-o-diade-heme-5baaf8b1f0510600abdab627
Journal information