Кусты сирени

Поймите, я два года провел в армии. Она была красивая. Я ей из армии прислал несколько десятков лучших в мире стихотворений. Среди них было даже несколько матерных. Я вообще забыл, как нужно разговаривать с девушками. И потом у меня были самые лучшие намерения. Я жил, как чувствовал. Сейчас молодежь смеется надо мной, но ведь я на каждой девушке, в которую был влюблен, собирался жениться. На каждой. Это было естественно.
Я ее остановил, повернул за плечо к себе и сказал:

- Выходи за меня замуж.

Слева старинный петербургский особняк. Справа черная литая решетка. За ней – река. Под нами гранитные серые плиты.
На ней было такое бирюзовое платье почти до пят, и она была немного похожа на девочку из немецкой старинной сказки. Глаза были ярко синие. Ресницы длинные. Она улыбнулась и спросила, как полная дура:

- Прямо сейчас?

Я развернулся и пошел домой, допивать с друзьями.
Мы пили еще дня три. У меня дома, у друга дома, еще где-то на лавочке в саду. На пятый, наверное, день мы пошли в баню. Нас три друга было со школы. Один теперь светило медицины, другой рекламный магнат в Москве, и я, раб Божий. Они уже год как пришли из армии, и уже все знали, как жизнь устроена. А я только четыре дня, и весь мир казался мне разнообразным и удивительным. Приветливым казался мир мне.

Вы знаете, наверное, старые бани «на Фонарях»? На углу Фонарного переулка и Мойки. Мы пошли туда. Там мы пили пиво на деревянных скамейках. Много пива. Так много, что из бани нас выставляли, а мы не хотели уходить. Я только помню про баню одно, я там взвешивался. И знаю твердо, что после армии я весил восемьдесят два с половиной килограмма.

Еще я помню, что мы шли по Фонарному в сторону канала Грибоедова, а потом по каналу в сторону Театральной, и пытались где-нибудь пописать. Это была уже ночь. Белая ночь первых чисел июня. Старые дворы колодцы в то милое старое советское время еще не были закрыты воротами с домофонами, и пописать можно было везде. Я бы сказал, под любым окном. Но именно это нам почему-то не удавалось. Где бы мы ни пытались пристроиться, всюду открывались окна, и нас с позором изгоняли из двора громкими криками. Пописали мы только на Садовой, напротив отделения милиции под кустами сирени.
А все это время пока мы шли из бани, и даже еще в самой бане, мы не только думали о главном для нас на тот момент, но еще и о том, как мне устроить свою личную жизнь.

То есть друзья полагали, что Ольга ведет себя как-то неправильно. Уж если переписываешься с парнем в армии, то явно берешь на себя определенные обязательства. И вот так вот, остаться холодной к проявлениям чувств… Это им представлялось… непорядочным что ли…

Я, как существо влюбленное, и в каждой своей влюбленности представлявшее объект свой, по крайней мере, лучезарной богиней без пятнышка, я Ольгу защищал. Я отстаивал ее право не любить меня. Как не любили меня все предшествующие Ольги. Но друзья мои, они дольше моего пожили в этом невоенном мире, лучше изучили женскую природу и горячо, особенно доктор, убеждали меня:

- Да она просто фифа! Строит из себя! Надо добавить напора, понимаешь! Напора! А если скажет «нет», то и пошла она подальше! Что ты себе, другую не найдешь?!

Это была всегдашняя позиция доктора:

- Несчастная любовь есть вещь недостойная мужчины. Не любят тебя, найди другую.

И вот, значит, мы, исполнив наше заветное желание возле кустов сирени, сидели на канале на лавочке и говорили о любви.

- Напор и уверенность! – восклицал доктор, - Да вот хотя бы сейчас. Вот бери и поезжай прямо сейчас. Где она живет?
- На Васильевском, на проспекте КИМа, у подруги.
- Адрес знаешь?
- Наверное.
- Вот и поезжай прямо сейчас.
- Может, не сегодня?
Доктора было не уговорить.
- Короче, берешь цветы и едешь!
- Цветы?
- Ну да, - и доктор показал на кусты сирени.
Мы поднялись и подошли к кустам.
- А кто-нибудь помнит, с какой стороны мы тут не писали, - спросил нерешительно рекламный магнат.
- Ничего. Будем ломать наверху, - постановил доктор.
И мы стали ломать.
Когда руки наши были полны уже ветками, за нашими спинами вдруг объявилась какая-то поздняя ленинградская бабушка, которая принялась нас чехвостить, что мы разоряем природу и она пойдет сейчас в милицию, и мы совершенно обнаглели, потому что вот так, в открытую, не стесняясь, рвать среди ночи сирень прямо напротив отделения милиции…
А доктор отошел от кустов, руки его были так полны сиренью, что за ней даже лица его не было видно, он подошел к ней и сказал душевно, как он умеет говорить душевно:

- Понимаете, вот этот молодой человек за мной, - и он спиной указал на меня, - вчера только пришел из армии, а сейчас он едет к своей невесте, они не виделись два года, а денег на цветы у него нет. Вы, конечно, правы, мы слишком много сирени наломали, ему столько даже и не унести. Поэтому можно я вам подарю вот этот весь букет?

И он протянул к ней руки с ветками.

- Что, правда к невесте? – переспросила бабушка, - Действительно два года?
- Это еще хорошо, что он не на флоте служил, а то бы и все три было.
- Все три, - повторила бабушка.
- Возьмите, прошу Вас, - доктор протянул ей еще ближе свои руки, полные ветвей.
- Ой, ну куда столько, - засмущалась бабушка, - Ну, разве только веточку.
Она выбрала себе несколько веток и пошла дальше по каналу, оглядываясь на нас и качая головой.
А доктор закричал ей вслед:
- Спасибо Вам! Вы очень добрый человек!

Потом мы вылезли из кустов сирени, перешли через Никольский мост и попытались сделать из охапки сирени букет, но он все равно оставался охапкой.

- Значит так, - сказал практичный рекламный магнат, - Я снова хочу писать и еще я хочу домой спать. Вот, у меня есть рубль с мелочью, этого тебе хватит на такси, чтобы доехать до КИМа.

- На такси? – удивился я, - А обратно? Ведь ночь.
- Зачем тебе обратно? - похлопал меня по плечу док
тор, - Обратно тебе не надо, - закричал он, посмотрев мне в глаза, и пошел ловить такси.
- Напор и уверенность, - сжал он руку в кулак, когда я садился в машину.

Я доехал до улицы КИМа. Было уже около часа ночи. Лифт стоял внизу открытый. Я прошел мимо и поднялся по лестнице на восьмой этаж, позвонил.
Дверь открыла ее подруга, в халате, заспанная.
- Мне бы Ольгу.
- Так она спит давно.
Я вдруг разозлился. Уже столько я всего сделал, чтобы оказаться здесь. В бане был, пиво пил, сирень ломал, чуть в милицию меня не сдали. Пешком по лестнице теперь шел…
- Позови, - как можно тверже сказал я.
Вышла Ольга, она была в легком халатике и без косметики. В ней, сонной, была какая-то простота и доступность, которой я не видел в ней никогда.
- Я пришел к тебе, - сказал я и протянул ей сирень через порог, - Я хочу…
Она отступила на шаг.

- Не надо, - она замотала головой, - Спасибо. Ничего не надо. У меня в Риге жених. В июле у нас свадьба. Я не хотела тебе в армию об этом писать, и праздник позавчера тебе портить не хотела.

Она пожала плечами, вгляделась, увидела, наверное, мои глаза за букетом сирени и сказала бодро:

- Будем друзьями.

Я постоял. Посмотрел через букет на ее мягкие губы без помады. На пушок ресниц над глазами. На халатик. Девочка из старинной немецкой сказки. Наклонился, положил на пол цветы, развернулся и пошел пешком вниз.

Я вышел на улицу. Была белая ночь. Я шел мимо кладбища, потом по Смоленке, сирень цвела повсюду. Я ни о чем не думал, только наклонялся и зарывался носом в эти, то белые, то сиреневые, то иссине-фиолетовые грозди. Дышал. Какими-то линиями я добрел до моста Лейтенанта Шмидта. Мост был разведен. Хотелось спать. Я зашел в подъезд прямо напротив моста, поднялся на один этаж, и, обнаружив там широкий крашеный деревянный подоконник, свернулся на нем клубочком и спокойно заснул.

- Напор и уверенность, - были последние слова, которые пришли мне на ум.

Проснулся я от звона первых трамваев, которые переезжали через мост.

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=2097909183601705&id=100001479301887