за то, что мы представляем угрозу интересам наших недругов, их имуществу, статусу, здоровью, самооценке, приятной картине мира и т.д., и т.д., и т.д.
Только младенцы убеждены, что их не любят из бескорыстной любви к злу.
Но младенцы, увы, составляют подавляющее большинство населения земного шара…
Йоханан Петровский-Штерн в своем дотошнейшем увесистом исследовании «Евреи в русской армии» трактует эту болезненную проблему («сто лет вместе») очень по-взрослому.
Автор начинает с 1827 года, когда царское правительство решило через принудительную службу в армии интегрировать евреев в российское общество,
а всевозможные еврейские ходатаи всеми мыслимыми и немыслимыми способами старались отменить этот закон, угрожающий целостности еврейской общины,
и заканчивает 1914 годом, когда черносотенные “патриоты” всеми правдами и особенно неправдами пытались изгнать евреев из армии,
в то время как еврейские представители в Думе изо всех сил отстаивали право евреев нести священный долг воинской повинности наравне с русскими:
понадобилось почти сто лет, чтобы российское еврейство осознало нерасторжимость воинской повинности и гражданского равноправия.
Петровский-Штерн не устает подчеркивать, что и та, и другая стороны действовали на основе собственных национальных интересов,
часто превратно понимаемых,
но интересов,
а не бескорыстного желания побольше напакостить друг другу,
как это видится антисемитским и филосемитским младенцам.
Убеждает нас в этом автор почти всегда одним и тем же приемом — введением исторического контекста.
И тогда обнаруживается, что событие, только что представлявшееся проявлением избирательной злой воли, оказывается практически нормальным, если понимать норму как то, что наиболее распространено в реальности, а не то, что нам больше нравится.
“Рекрутский набор 1827 г. был первым николаевским набором, составной частью обширной николаевской социально-экономической реформы, направленной на “выравнивание” кривой государственного дохода, укрупнение хозяйства, огосударствление торговли Западного края и упрощение налоговой системы в империи.
В результате этой реформы рекрутская повинность была распространена на целый ряд социальных и этнических групп, ранее освобожденных от несения воинской повинности “натурою”.
Среди них оказались однодворцы западных губерний, пахотные казаки, не рукоположенные в сан церковные служители, сироты и бродяги Царства Польского, а также евреи.
Вряд ли можно всерьез говорить о том, что решение о введении рекрутской повинности для евреев основывалось на неких пространных идеологических соображениях… тем более о том, что это явление было частью политики государственного антисемитизма”.
Рассмотрение исторического контекста меняет и картину жизни евреев-кантонистов: она, конечно, не становится менее мрачной, но на общем фоне николаевской армейской России перестает казаться чем-то из ряда вон выходящим.
“Восьми-двенадцатилетние еврейские дети попали в батальоны кантонистов не сами, но вместе со своими одногодками — солдатскими детьми, детьми военных поселенцев, малолетними католиками (поляками, детьми 25 000 польских солдат, переподчиненных после восстания 1830 года русскому военному командованию), чья судьба в кантонистских школах во многом совпала с судьбой еврейских детей”.
“Младшее военное начальство” для упрощения службы пыталось обращать в православие всех подряд, от католиков до мусульман, сам же Николай I высочайше одобрил приведение евреев к православию лишь в 40-е годы.
Но и здесь, скорее всего, было гораздо меньше неприязни персонально к иудаизму, чем стремления к унификации.
При этом высочайшее указание в массовом порядке саботировалось как обращающими, так и обращаемыми.
Вопреки антисемитским сказкам еврейские общины в пропорциональном отношении поставляли больше новобранцев,
чем православная часть населения,
а по физическим данным еврейские рекруты не слишком отличались от остального городского населения, уступая, однако, крестьянству.
В общем же еврейские солдаты показывали заниженный уровень физической готовности,
но, тем не менее, уровень заболеваемости и смертности среди них был ниже среднего. Зато уровень дисциплины — наоборот.
Уволенные в запас и приобретшие до середины 80-х право жительства за пределами черты оседлости,
они также пополняли законопослушное большинство населения,
в среднем сохраняя социальный статус,
но, по мнению автора, несколько повышая свой жизненный уровень в сравнении со скученностью “черты”.
Армия могла бы и дальше служить средством интеграции евреев в русское общество,
если бы обострение социальных конфликтов, наложившись на национальное разделение, не создало резонансный эффект,
в результате которого конфликт интересов, всегда допускающий компромиссы,
сменился конфликтом грез, компромисса уже не допускающим.
Иными словами, у каждой стороны возник фантастический образ врага, стремящегося причинить ей ущерб даже без выгоды для себя,
а из чистой бескорыстной ненависти, каковую ни задобрить, ни простить уже невозможно.
Благодаря усилиям ультраправых, евреи в глазах высшего военного начальства все более и более превращались в социалистических агитаторов
, а высшее военное начальство в глазах евреев — в бескорыстного преследователя и стеснителя всех евреев без разбора их личных заслуг.
Тем не менее, “на фоне ультраправых тенденций государственной политики по отношению к евреям “еврейскую” политику военного министерства можно считать умеренной и прагматичной”.
Русское же офицерство, начиная с полковых командиров, занимало позицию еще более умеренную.
В итоге, считает автор, “армия сыграла решающую роль в модернизации евреев России”
и даже подготовила заметную часть кадров будущей военной организации Хагана’, впоследствии превратившейся в армию обороны Израиля.
И здесь нужно заметить, что, разоблачая клеветы черносотенцев,
автор не упускает случая отвесить щелчка и “слезливой” исторической концепции филосемитов,
норовящих представить евреев исключительно беспомощными жертвами беспричинной гойской злобы.
Да, конечно, хватало и злобы отдельных садистов, и жестокости всей тогдашней системы, но была и сила сопротивления этой жестокости.
Петровский-Штерн по крупицам восстанавливает образ еврейского солдата, обладающего и физической силой, и смекалкой, и стойкостью.
И это правильно.
Воображать своих предков только забитыми и только тщедушными не полезно и для самих евреев: чувство беспомощности как ничто другое провоцирует крайности национальных обид.
А ощущать себя самыми обиженными
и даже, может быть, чуть ли не единственными обиженными на целом свете
— это невероятно примитивизирует и евреев, и русских, и немцев, и поляков
— здесь можно бесстрашно перечислять весь справочник “Народы мира”.
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=780712035617283&id=100010354814297
Journal information