влияние русских черносотенцев на подъем украинского национализма

Рец.: Федевич К.К., Федевич К.I. За Вiру, Царя i Кобзаря. Малоросійські монархісти і український національний рух (1905-1917 роки). / Пер. с рос. К. Демчук. — Київ: Критика, 2017.

И название книги, и портреты императора Николая II и Тараса Шевченко на обложке намеренно провокативны. Перед нами будто исторический оксюморон, ведь Шевченко был врагом русской монархии, а царская власть традиционно считалась враждебной и Шевченко, и украинскому национальному движению.
Считается, что это движение в начале XX века было преимущественно левым. Самыми правыми там были либералы-«поступовцы», то есть украинские прогрессисты.
Но после Февральской революции Товарищество украинских прогрессистов исчезло с политической арены, а один из его лидеров, М.С. Грушевский, перешел к эсерам.
Большинство лидеров и активистов украинского национального движения принадлежали или к украинским эсерам, или к социал-демократам (последние ближе к русским меньшевикам). Украинский национализм непременно сочетался с социализмом, что отразится на истории Центральной Рады и   Украинской народной республики.
Причина этой левизны понятна: социальная база украинского национализма – украинское крестьянство: «Кто у нас паны на Украине? Украинцы? Буржуи – этот как раз <…>  кацапы, жиды, ляхи. Вот кто буржуи!», – говорит герой пьесы Владимира Винниченко «Меж двух сил».
Украинских буржуа, не ассимилированных, не русифицированных, как, скажем, семейство Терещенко, а настоящих, «свидомых», вроде Евгена Чикаленко, было очень мало. Украинских аристократов – еще меньше.

Но вот что интересно.

Украинское крестьянство до Февральской революции поддерживало не социалистов, а русских националистов и крайне правых. И чем дальше на запад, тем выше была популярность правых.
Украинские хлеборобы в «домотканых свитках с самодельными пуговицами и застежками» и были главной ударной силой «черной сотни», ее основным избирателем.
Почаевский отдел Союза русского народа насчитывал 100 000 членов – четверть всех черносотенцев-«союзников».

На выборах в III Государственную Думу крайне правые добивались успеха именно на Западной Украине.
Чем дальше на восток, тем меньше у них было депутатов.
В Харьковской губернии они получили только три мандата из десяти, зато в Киевской губернии – 13 из 13! Полной победой черносотенцев завершились выборы в Подольской и Волынской губерниях. И в IV Думе крестьяне с Правобережной Украины становились «крайне правыми» или «националистами».

А после революции Правобережная Украина, бывший Юго-Западный край, станет опорой петлюровцев, радикальных украинских националистов.
Люди, еще недавно голосовавшие за Шульгина и Савенко, уже в 1917-м будут требовать от Центральной Рады незамедлительно провозгласить самостийность.
Как это могло случиться?
Почему селяне, поддерживавшие крайне правых русских националистов, за несколько недель или даже дней превратились в левых националистов украинских?
Какой волшебник их заколдовал, или, напротив, разрушил чужие чары?

Этот вопрос и остается одним из самых сложных в историографии украинского национализма и Украинской революции.
И на него пытаются ответить авторы рецензируемой монографии, отец и сын Федевичи.

Поскольку архивы черносотенных организаций на территории Украины утрачены (в книге только три ссылки на фонды Центрального государственного исторического архива Украины),
то источниковой базой исследования стали главным образом церковные и националистические печатные издания: «Волынские епархиальные ведомости», «Холмская Русь», «Почаевские известия», «Двуглавый орел», «Русский националист», «Православная Подолия», «Подолия», а также мемуары участников событий – архиепископа Виталия (Максименко), митрополита Евлогия (Георгиевского), Александра Лотоцкого, Дмитро Дорошенко, дневник Евгена Чикаленко.
Обращаются авторы и к фондам ГАРФа, и к стенографическим отчетам Государственной Думы.

Как известно, русские националисты резко отрицательно относились к украинскому национальному движению, которое они чаще всего называли «мазепинским», считали сепаратистским и австрофильским.
Но авторы книги полагают, что эта украинофобия была свойственна сравнительно узкому кругу интеллектуалов из Киевского клуба русских националистов, а также для киевских студентов-«союзников», что объединялись вокруг газеты «Двуглавый орел» и молодого лидера одноименной организации Владимира Голубева.

Между тем, на соседней Волыни, в Подолье, на Холмщине на первый план выходила не борьба с «мазепинством», а противостояние «истинно русских людей»  с поляками-католиками и с евреями.
И в этом противостоянии черносотенцы были очевидными союзниками украинских крестьян.
Для крестьян на правобережной Украине традиционными врагами на протяжении трех или четырех столетий оставались поляк-землевладелец и еврей-арендатор, еврей-торговец, еврей-ростовщик.
Действовал принцип «враг моего врага – мой друг».
Русские черносотенцы давали украинским крестьянам и мещанам организацию для противостояния с их традиционными противниками.
А черносотенный лозунг «Россия для русских» украинские крестьяне интерпретировали по-своему: отобрать землю у поляков-землевладельцев и поделить ее между мужиками.
Именно на этом противостоянии общим противникам черносотенцы и украинские крестьяне легко находили общий язык.

Православная вера и монархизм были основой идеологии Союза русского народа и Русского народного союза имени Михаила Архангела, что тоже сближало их с украинскими селянами.
Украинский крестьянин в начале XX века был еще  православным христианином и монархистом.
Его нелюбовь к «москалям», которая фиксируется многими источниками уже в XIX веке, не распространялась на русского царя, который оставался в его глазах легитимным правителем.

Что до «народности», то концепция русской нации как союза трех восточнославянских народов (великороссов, малороссов и белорусов) вполне подходила и русским, и украинцам, если от последних не требовали русификации.
Но о русификации на западной Украине, как убедительно показывают авторы книги, и речи не могло идти.
Этнических русских там было сравнительно немного, даже в городах нередко преобладали не великороссы, а поляки и евреи, которые, конечно, не были помощниками в деле русификации.
Учителя в школах и народных училищах часто сами были украинцами, преподавали они украинским детям, а потому обращались к ним на родном и понятном языке, мешая русскую речь с привычной українськой мовой.

Авторитетами для украинских селян, составлявших основную массу черносотенцев Волыни, Подолья, Холмщины и Поднепровья, были сельские священники, а источниками информации – церковные газеты, издававшиеся в Житомире, Каменец-Подольске и, конечно же, в знаменитой типографии Почаевской лавры.
Сами священники часто и выступали активистами «черной сотни».
И эти сельские батюшки, и многие авторы подольских и волынских газет обращались к украинским селянам на понятном украинском языке, апеллировали к привычным, родным для их паствы образам.
Трудно поверить, но українська мова была «рабочим языком» для черносотенных организаций Волыни и Подолья.
Волынская епархия печатала на украинском брошюры, предназначенные местным крестьянам: «Звiдки у селах берутся злодiї», «Скiлько ми пропиваємо грошей». (С. 68)
На украинском печатались и черносотенные антисемитские прокламации, где, между прочим, вспоминали времена Гонты и Кривоноса, героев-погромщиков времен Колиивщины и Хмельнитчины. (С. 69)

Преследуя собственные цели, черносотенцы вольно или невольно способствовали популяризации и украинского печатного слова, и украинской истории.
Более того, именно «православные священники, черносотенцы и монархисты», как ни парадоксально, нередко выступали в роли «главных национальных будителей украинских селян и мещан на Волыни, Подолье, Холмщине, Подляшье и Берестейщине». (С. 13)
В качестве одного из самых ярких примеров такого «будительства» авторы приводят историю создания мемориала, посвящённого битве при Берестечко.
Это сражение времён Хмельнитчины (1651 г.) стало одной из самых трагических страниц украинской истории.
Из-за предательства крымского хана, взявшего в плен Богдана Хмельницкого и покинувшего поле боя, огромное казацкое войско разгромлено армией Речи Посполитой.
Но память о героизме козаков сохранилась благодаря устной народной традиции.

Инициатором создания мемориала и строительства Свято-Троицкого собора на месте битвы был архимандрит Виталий (Максименко), который руководил не только Почаевским отделом Союза русского народа, но и знаменитой типографией Почаевской лавры.
План архимандрита Виталия был понятен: местная малороссийская (украинская) история встраивалась в общероссийский контекст.
Козаки, погибшие под Берестечко, представлялись как герои, павшие в борьбе за православную веру.
То была великая искупительная жертва «за свободу малорусского народа и его вечное и нераздельное единение с Великой Россией». (С. 153–154)
Средства на строительство мемориала Союз русского народа собирал как на Волыни и в других украинских землях, так и на землях Войска Донского и даже в Оренбургском казачьем войске.
Таким образом, историю украинских козаков пытались сделать частью истории русского казачества и всей России.
Но результат оказался другим.
Богослужения на поле битвы, ритуал поклонения останкам погибших козаков, крестные ходы с участием десятков тысяч селян разбудили прежде всего национальные чувства этих селян.
Им же с детства матери пели песни о славных героях прошлого, о запорожских козаках.
Теперь же церковь и государство сами напомнили о героизме легендарных 300 козаков, что, подобно 300 спартанцам Леонида, прикрывали отход войска и все погибли, отказавшись от милости врага, обещавшего пощаду и даже награду за доблесть: «…место их гибели и захоронения стало известным мемориальным центром, который существует и доныне».
Таким образом, создание мемориала способствовало не развитию общерусских национальных чувств, а пробуждению украинских.

Для многих русских националистов-малороссов, позднее ставших идеологами Белого движения на юге России, сами понятия «Украина» и «украинцы» были крамольными, их употребляли, только заключив в кавычки и прибавив: «так называемая “Украина”», «так называемые “«украинцы”».
Но еще накануне Первой мировой войны многие украинские черносотенцы уже не стеснялись этих слов.
Так, в 1912 году депутат Государственной Думы, подольский крестьянин Матвей Андрийчук, говорил, что принадлежит к «украинским депутатам национальной фракции». (С. 128)
Он был членом фракции русских националистов.
На страницах еженедельника «Православная Подолия» слова «Украина», «украинский», «украинцы» использовались регулярно, причем понятия «украинское» и «малороссийское» были синонимами, как в гоголевские времена.
«Почаевские известия» и «Волынская земля» печатали на украинском стихи и рассказы из народной жизни и «истории борьбы украинцев против поляков и евреев». (С. 81, 133)
Богдана Хмельницкого называли «могучим вождем Украины».
В Житомире на концерте в Волынской женском училище священники и студенты семинарии пели и «Боже, царя храни», и арию из оперы «Запорожец за Дунаем», где были такие слова: «Україно, милий краю, Сердцем я тебе бажаю…».
Концерт «тепло приняли все слушатели, в особенности черносотенцы». (С. 139)

Так, опираясь на довольно широкий круг источников, авторы доказывают свою главную идею: украинское национальное движение до Первой мировой войны было не левым, антиправительственным и антимонархическим, а почти исключительно ультраправым.
В свою очередь, «про “Союз русского народа” на Украине можно определенно сказать, как про монархический, имперский, панславянский и консервативно-христианский вариант украинского национального движения». (С. 50)

Пожалуй, наиболее ярким примером украинско-черносотенного симбиоза стал образ Тараса Шевченко, чей культ бурно развивался на Украине. «Кобзарь» стал священной книгой украинского народа.
Портреты Тараса Григорьевича ставили рядом с иконами.
На могилу поэта приезжали  тысячи людей: «Отношение к Тарасу Шевченко и его творчеству было одним из наиважнейших маркеров принадлежности этнических украинцев Российской империи к украинскому национальному дискурсу», — справедливо замечают авторы книги.

Как известно, великий кобзарь был злейшим врагом царской власти, противником российской монархии и монархизма вообще.
Тем интереснее, что авторы назвали одну из глав своей книги «Тарас Шевченко — национальный поэт монархистов и черносотенцев».
Они доказывают, что в начале XX века русские националисты охотно читали Шевченко.
Пуришкевич цитировал его «Вiдьму» с трибуны Государственной Думы.
Цитировал по-украински, хотя и русские переводы в те времена были.
Даже злейший враг украинского национального движения (в его терминологии – «мазепинского») Анатолий Савенко посетил могилу Шевченко и оставил там в книге посетителей свою запись: «до батьки Тараса».

Шевченко был в числе самых издаваемых поэтов дореволюционной России.
Общий тираж «Кобзаря» достиг 200 000. Министерство народного просвещения разрешило переводы из «Кобзаря» «для распространения в библиотеках “низших” учебных заведений и бесплатных народных библиотеках». «Кобзарь» был разрешен для чтения и солдатам Русской императорской армии.

Объединяла русских националистов с украинскими опять-таки борьба с общим противником.
Шевченко нередко писал о «жидах» и «ляхах», что не могли не отметить и не использовать издатели черносотенных газет.
Уже не одно поколение выросло на его кровавых «Гайдамаках», поэме об украинском восстании против поляков и евреев.
Недаром Пуришкевич заявлял, что Шевченко «во многих смыслах являлся лицом, которое разделяло наши политические воззрения». «Почаевские известия» напечатали большой портрет автора «Кобзаря» с подписью «Тарас Шевченко. Самый знаменитый малороссийский стихотворец».
Стихи Шевченко появлялись на страницах черносотенной прессы.

Положение дел начало меняться лишь незадолго до Первой мировой войны, как раз накануне столетнего юбилея Шевченко (март 1914), фактически сорванного именно русскими националистами[1].
Чем объяснить такую неожиданную перемену?
Авторы полагают, что поворотным пунктом стало издание в России в 1907 году практически всех основных сочинений Шевченко, без обычных для российских изданий цензурных изъятий.
Прежде за бесцензурным «Кобзарем» надо было ехать в Австро-Венгрию. Теперь же и в Петербурге, и в Москве можно было приобрести книгу стихов Шевченко и прочитать про москаля, что раскапывает священные могилы-курганы на украинской земле («Розрита могила»), про Петра I и Екатерину II, что «распяли» и «доконали» несчастную Украину («Сон»), и про еще одного ее «ката» (палача) – царя Николая I («Кавказ»).

Однако это объяснение внезапного «антишевченковского» поворота русских националистов могут удовлетворить нас лишь отчасти.
Во-первых, образованные русские и украинцы и до 1907 года имели возможность купить бесцензурного «Кобзаря» во Львове или Черновицах и перевезти его в Россию.
Хотя существовал запрет на ввоз украинской литературы из-за границы, но этот запрет часто нарушали. Скажем, воспитанники Полтавской
духовной семинарии, где учился Симон Петлюра, читали львовское издание «Кобзаря», привезённое контрабандой.
Во-вторых, и в прежние русские издания «Кобзаря» входила знаменитая поэма «Катерина», проникнутая чувством безграничного сострадания к несчастной украинской девушке, которую соблазнил, бросил и погубил коварный «москаль».
Поэма эта начитается словами, которые могли бы войти в любую хрестоматию русофобских сочинений:

Кохайтеся, чорнобриві,

Та не з москалями,

Бо москалі — чужі люде,

Роблять лихо з вами.

Вообще авторы, увлёкшись своей концепцией, действительно убедительной и оригинальной, допускают и явные натяжки, и сомнительные, недостаточно обоснованные суждения и выводы.

Так, митрополит Волынский Антоний (Храповицкий) и архиепископ Холмский Евлогий (Георгиевский) предстают у авторов едва ли не украинофилами.
Причём им в заслугу поставлен даже тот факт, что в 1918-м Евлогий и Антоний молились за «богохранимую державу нашу Украину и ее благоверного гетмана» (С. 268), а в 1919-м их радушно принял в своей львовской резиденции униатский митрополит Андрей Шептицкий.
Хотя на самом деле о. Антоний и о. Евлогий были не только этническими великороссами, но и убежденными русскими националистами, сторонниками единства России и Русской Церкви.
Оба боролись против тех украинских священников и мирян, что пытались создать свою автокефальную церковь.
В глазах украинских националистов эти архиереи были личностями совершенно одиозными.
Недаром их арестовали вскоре после взятия Киева войсками Петлюры в декабре 1918 года.

Лояльность Евлогия и Антония власти гетмана не доказывает их симпатий к украинскому делу, тем более что режим Скоропадского украинские националисты в большинстве считали «пророссийским».
В то же самое время нельзя не согласиться с авторами, что о. Антоний, о. Евлогий и многие их соратники невольно могли способствовать развитию украинского народа.
Евлогий – когда успешно боролся за отделение Холмщины от Царства Польского; Антоний – когда открывал мемориал в Берестечко, когда заботился о создании сельских кооперативов, об экономическом развитии западно-украинской деревни.

Как известно, черносотенцы жестко критиковали бюрократический аппарат Российской империи, «заслонивший светлую личность русского царя от народа». (С. 181)
И авторы считают, что эта черносотенная критика государственного аппарата и имперского центра «накладывалась на местные национальные, культурные, социальные и экономические особенности».
Так, защитники единства святой Руси невольно будили если не национализм, то регионализм на Украине, в Сибири, на Кубани, в Области Войска Донского.
В 1906 году Союз русского народа выдвинул идею воссоздания малороссийских козацких полков в Черниговской, Полтавской, Киевской губерниях, то есть по сути создания нового казачьего войска.
А поскольку территории казачьих войск в императорской России обладали самоуправлением, «собственной гражданской и военной администрацией», и широким набором привилегий, то авторы приходят к смелому выводу: «Фактически это было требованием предоставить козацко-малороссийскую территориальную автономию этническим украинцам. <…> Легальное украинское движение в Российской империи до 1917 года даже и мечтать не могло о массовой, да еще и легальной агитации за такие идеи» (С. 184, 185)
Однако идея возрождения малороссийских козаков (казаков) была отнюдь не новой и с украинским национальным движением прямо не связанной.
Малороссийский генерал-губернатор Н.Г. Репнин предлагал возродить малороссийские полки еще в начале 1830-х.
Союз русского народа не предпринял каких-либо практических шагов к формированию малороссийских козацких полков.
Депутаты-черносотенцы и националисты не выступали в Государственной Думе с такой законодательной инициативой.
Даже пропагандистскую кампанию «союзники» развивать не стали.
Несомненно, руководство Союза русского народа, Союза имени Михаила Архангела и, тем более, Всероссийского национального союза понимали, какого джинна они могли бы выпустить из бутылки.
Так что тезис о популяризации ими идеи малороссийской (украинской) автономии является большим преувеличением.

Несмотря на эти преувеличения и передержки, монография К.К. и К.И. Федевичей получилась ценным и достаточно убедительным исследованием, что позволяет совершенно по-новому посмотреть на историю украинского национального движения.

Нельзя не согласиться с авторами, что уже в начале XX века украинское население Поднепровья, Волыни, Подолья, Холмщины уже обладало достаточно развитым национальным чувством
и что русские черносотенные организации в своей деятельности невольно способствовали пробуждению этого чувства
и, возможно, даже развитию украинского национального самосознания.

Сергей Станиславович Беляков —  историк, кандидат исторических наук, зам. главного редактора журнала "Урал" (Екатеринбург)

https://istorex.ru/page/sergey_belyakov_stroili_rus_a_poluchilas_ukraina?fbclid=IwAR3junbvdtppKSUlyqLOyUnpDjqwQ928vIN_2XyIpgMWjcPAtapk1giQ4yE