*
в советское Санд входит скорее как «памятник старины»:
примечательно, что в сборник статей о французском романе XIX века, под ред. Десницкого (1932) она вовсе не попадет,
хотя там найдется место отдельной статье о Шанфлери – между Стендалем и Бальзаком и Гонкурами,
тогда как сегодня средней образованности читателю придется скорее гуглить – чтобы вообще понять, чем этот автор знаменит.
*
она не включена в «реалистический» канон,
ценимая прежде всего по памяти о «женском вопросе», о значении для 1840-х гг.,
в русском контексте – для Белинского и Герцена – и собственными прогрессивными симпатиями,
о ней в горьковском, раннем ЖЗЛ, выходит книжка Венкстерн – но переиздания редки.
*
новую жизнь Санд начнет обретать в 1960-е – и эпохальным станет девятитомник под ред. Лилеевой, Реизова и Шадрина, начавший выходить в 1971 г., к которому затем выйдет [вне нумерации] дополнительный, 10-й том – с «Лукрецией Флориани».
*
Санд здесь займет место рядом с Дюма – отвечая в позднем союзе за практически отсутствующий жанр «дамского романа».
*
и с этим запросом – и обретенным за 1970 – 80-е интересом к ней – она войдет в поздние 1980-е – 1-ю пол. 1990-х, когда случится вал переизданий
– и будет казаться в обратной перспективе, что Санд «была всегда» в советском культурном контексте на этом месте «дамского романиста»,
с неизменной «Графиней Рудольштадт»
*
- и в исправлении аберрации помогает напоминание, что первое русское переиздание в XX веке «Графини…» приходится на 1973 г.,
*
до этого она издавалась только в 1897 г.
– и оба раза выйдет в составе собрания сочинений.
а вот уже последующие издания «Графини…» подсчитать затруднительно
– только за конец 1980 – нач. 1990-х поверхностный поиск дает десяток, и это без учета региональных – и с тиражами в сотни тысяч.
*
*
Эдуард Лимонов "У нас была великая эпоха"
*
Мать брала свои странные книги у девушки Розы.
Почему странные?
Потому что пухлые и старые.
У отца, например, книги были совсем другие: крепкие, хорошо стянутые переплетами, на каждой странице был или рисунок, изображающий военного с оружием в различных позах, заряжающего оружие или выполняющего какую-нибудь команду, или на целую страницу была помещена карта местности, или схема, или летящий снаряд и пунктирный путь, по которому летит снаряд…
Девушка Роза сидела в киоске на углу улиц Красноармейская и Свердлова.
Киоск был выстроен из дерева на каменном фундаменте и окрашен светло-зеленой масляной краской. Днем в нем было много окон, и в окнах были выставлены одеколоны «Шипр», «Кармен» и дорогой «Красная Москва», пульверизаторы с красными резиновыми грушами, разные мыла, пудра для женщин, кисточки и стаканчики для бритья для военнослужащих (и «гражданских», хотя они бриться и не заслуживали, презренные), медикаменты, бинты, йод, горькие и сладкие лекарства.
Только став прямо перед киоском и поднявшись на две ступени к отверстию, в нем возможно было увидеть там, в глубине, девушку Розу.
У нее было очень много волос на голове, черные и пышные, пучками колючей проволоки они вздымались над головой Розы.
У Розы были розовые щечки и маленькие розовые лапки-ручки, ими она держала одну из своих книг в момент, когда не было покупателей.
Читая, Роза часто вздыхала.
Именно эти книги подымались с мамой в комнату на третьем этаже, и, сидя перед ними, мать извлекала оттуда музыканта, путника, ручей, разбойников даже… «Ну что, всю Жорж Санд уже прочли с подружкой? — подсмеивался отец над книгами Розы. — И где она только их достает, эти древности?..»
У книг были не нормальные, не наши названия.
Одна под названием «Консуэло» произвела на мать очень большое впечатление, отец говорил, что после «Консуэло» мать «стала спать на ходу, ударилась в мистику».
Что значит «удариться в мистику», он так и не понял тогда и решил, что, может быть, это синоним «спать на ходу».
Другая книга называлась «Графиня фон Рудельштадт», и от нее мать не ударилась в мистику, но ее вдруг одолела странная прихоть одеть Эдика в платье.
Она принесла от тети Кати Захаровой с четвертого этажа Иркино платье и пыталась напялить его на мальчишку.
Он наотрез отказался.
«До трех лет я одевала тебя в платьица… — обиженно сказала мама. — Я хотела, чтоб у меня родилась девочка…»
Он подумал, что, слава Богу, он не помнит этого позорного периода своей жизни.
Очнулся он от бессознательности, как мы знаем, уже на Красноармейской…
А девушку Розу и папа, и мама в конце концов стали называть Консуэло…
«Ну как там Консуэло, все вздыхает?» — спрашивал отец.
«Я была весь день дома, только вышла на полчаса к Консуэло…» — говорила мама.
Повздыхав, Консуэло вышла замуж за коллегу, за аптекаря по фамилии Славуцкий.
Этот бравый аптекарь прославился вскоре на весь Харьков, выступив в харьковской печати со статьей, осуждающей хищения социалистической собственности в харьковском аптекарском тресте.
Аптекарь Славуцкий, хлопнув дверью, ушел из аптекарского треста и устроился на завод, на конвейер.
История наделала много шума в кухне на Красноармейской.
Одни считали аптекаря сумасшедшим, другие, напротив, утверждали, что вот нашелся хоть один честный человек среди жуликов.
Население двух этажей, «иждивенцы» офицерской касты, было уверено, что в торговле работают только жулики.
Отец резонно заметил, что «Консуэло выбрала себе мужчину столь же сумасшедшего, как и она, и, очевидно, они будут счастливы, так как два сумасшедших не могут не быть счастливы». (с)
*
https://www.facebook.com/mestr81/posts/5011777372227320
Journal information