Борис Горбатов "Мое поколение"

Нас было шестеро ребят, корешей.
Только двое — Валька Бакинский и Алешка Гайдаш — имели полный комплект родителей: отца и мать.
У Павлика осталась только мать, отца белые повесили. У меня — отец, матери не помню.
У Тоськи — отец и мачеха.
У Моти — ни отца, ни матери.

 В тревожной и суматошной, неуверенной жизни родителям было не до нас, и мы росли сами.
.

 Артиллерийский снаряд, выпущенный немцами, оккупировавшими юг, выбил стекла в нашей школе.
Учение кончилось.
Дальнейшее образование получали мы в казармах запасного пехотного полка, куда бегали в гости к Углову, в полковую сапожную мастерскую.
.

 Углов угощал нас крутым кондером, табачком и солдатскими забавными и горькими рассказами.
.

 Он рассказывал о доме, о детях, о бабе, которая тоскует по нем, по мужике.

 — А может, уж спуталась с другим! — Он говорил это незлобиво, просто. И незлобиво же добавлял, вколачивая гвоздь в подметку: — Приеду — убью! — И сам хорошо знал, что не убьет. А мы гадали: убьет или нет?
.

 Забегала в мастерскую веселая солдатня, грохотала плоскими шутками, материлась, учила материться и нас, и мы привыкли к этому грубому, неприкрытому быту. Мы привыкли просто говорить о страшном — о смерти, о голоде, о человеческих муках.

 Может быть, поэтому так легко волочили мы свои собственные муки: и смерть, посещавшую наши семьи, и голод, и неустройство.
..

 Полковой сапожник Углов много рассказывал нам и о женщине. Острой, покорной, извечной жалостью были проникнуты угловские рассказы. С тех пор и живет во мне бережное уважение к женщине.

 Много ремесел узнал Углов.

 — Руки у меня золотые, — говаривал он без похвальбы, — а голова дурная, темная.
.

 Но это было неверно.

 Когда запасный пехотный полк перестал быть запасным и отправился на фронт, исчез и Углов. Больше я его не видел.
.

 Другой взрослый, который занимался нами, детворой, был матрос Трофим Хворост. По ордеру жилотдела он поселился в квартире Бакинских. Там мы его увидели впервые.

 Матрос для нас всегда означал большевика. Поэтому первый вопрос, который Валька задал постояльцу, был:

 — Вы комиссар?

 Хворост удивленно посмотрел на него, потом засмеялся в длинные хохлацкие усы.

 — Верно! Комиссар я. — И, хлопая Вальку по плечу, добавил: — Комиссар… А ты кто, шкет?
..

 Скоро Хворост стал нашим общим другом. Не знаю, что заставляло его все свое свободное время отдавать детворе. Он ходил с нами по городу, в поле, на реку. Это было замечательное зрелище: огромный, усатый матрос в бескозырке, обвешанный ручными гранатами, маузером, финским ножом и патронташем (зачем у него все это было — не знаю!), он шел во главе шумной орды босых и растрепанных мальчишек, которые вприпрыжку бежали около него или висели на его руках.
...

 Его истории отличались от угловских. Ни о доме, ни о жене он не говорил нам никогда: мы даже не знали, есть ли у него они. Спросили раз. Он подумал-подумал и с грустным юмором ответил:

 — Була у собаки хата!
..

 Рассказывал же он нам о флоте, о войне, о революции. У этих историй никогда не было конца, да и начала не было: начинал он как-то неожиданно, с ходу:

 — …Вот и говорит нам наш командир: «Братишки, что же мы, а?»

 Где происходило, когда, с чего пошло — этого из его рассказов нельзя было узнать.

 Истории свои он вдруг обрывал на самом, по нашему мнению, интересном месте и говорил нехотя:

 — Ну, а дальше — мура! — и вытаскивал длинный ситцевый кисет.
....

 Он любил рассказывать о будущем. Рисовал его ярко, сочно, не жалея красок.

 — Ну а как там кушать будут — это нам без надобности, — объяснял он. — Не для жратвы мы этот огород городим.

 — Каждому по дому достанется, а? — спрашивал матроса Валька.
...

 Хворост сердито смотрел на него:

 — Тебе зачем дом? Тю, скаженный!

 И мы смеялись над Валькой, потому что никому из нас домов не нужно было.
..

 — По-людски будут люди жить, — добавил Хворост. — И сыто, и светло, и весело! И точка об этом.
...

 Случайно узнали мы, что Хворост работает в Чека.

 — Ну да, в Чека! — равнодушно подтвердил он сам, когда мы возбужденно спросили его об этом.

 Алеша подвинулся к нему и, глядя на него блестящими глазами, спросил:

 — Товарищ Хворост… — Он замялся и вдруг докончил шепотом: — А расстреливать вам приходилось?
.

 Хворост кончил свертывать цигарку и теперь прикуривал.

 — Приходилось, — ответил он.
.

 — Как же так?! — закричал Валька в ужасе. — Людей?
.

 Хворост посмотрел на него удивленно, потом просто ответил:

 — А ты б как думал? Ведь они ж нам вредные.